МУЗЫК ПРЕКРАСНОЙ ДАМЫ

Вениамин Смехов: "Я фаталист, меня несет"

"Товарищ Атос", как часто называют Вениамина Смехова работники ГАИ, с недавних пор бывает в России лишь наездами. А живёт он то во Франции, то в Германии, то в Израиле, то в Америке - там, куда позовут работать. Сейчас он прилетел в столицу из Франции, чтобы удивить соотечественников своим новым интернациональным спектаклем "Две сестры". За границей самый печальный из четырёх мушкетёров ставит оперы, пишет книги, обучает студентов, готовит пьесы - в общем, отрабатывает по максимуму все свои, как он сам говорит, творческие аппетиты. В прошлом году Смехову исполнилось 60 лет, и, как принято выражаться в дежурных панегириках, бывший актёр Театра на Таганке полон сил и энергии. Он с неподражаемым восторгом рассказывает о своей семье и, похоже, действительно счастлив.


- На стенах и полках вашей квартиры - портреты и книги Маяковского. это ваш любимый поэт?

- Один из любимых. В моей жизни имели место три события, связанные с Маяковским. Первое - несколько телевизионных спектаклей 60-70-х годов с молодыми актёрами Таганки. Второе произошло в 1967 году. Любимов доверил мне писать сценарий к пьесе "Послушайте". Тогда я впервые оказался на страшном побоище, то есть на принятии спектакля. Дело происходило за закрытыми дверями в Управлении культуры. Помню, Любимову очень помогло его "швейкование". Есть такой замечательный глагол - "швейковать". Вот он и "швейковал": они ему цитату из Ленина, он - из Маркса. Они - из Маркса, он им - из Ленина. Так они и били друг друга цитатами. Любимов умел охранять своё детище! Тогда же я впервые увидел Лилю Брик. Она вышла, посмотрела на нас, на лицо начальника, которое не поместилось бы в этот кадр (указывает на объектив камеры фотографа), вдруг всхлипнула, сказала: "Закроют..." - тихо села. Спектакль в итоге вышел. И третья моя встреча с Маяковским - спектакль "Две сестры" по переписке Лили Брик и Эльзы Триоле. Это пьеса-коллаж. В ней есть и театр, и кино, и песни, и танцы, а также стихи Маяковского и Арагона. Как говорила Лиля Брик, "нам судьба подарила по поэту". Ей - Маяковского в Москве, Эльзе - Арагона в Париже. Премьера "Двух сестёр" состоялась в Марселе, а сейчас спектакль прибывает в Москву и, надеюсь, будет сыгран здесь не хуже, чем во Франции.
"Лиля Брик - муза русского авангарда", - сказал как-то Пабло Неруда. Что не исключает, однако, целого моря грязи, которое на неe выливалось, выливается и будет выливаться, как и на всех прекрасных дам, которые живут не по правилам. А это и есть главная заповедь Прекрасной Дамы...

- То же относится и к вашей жене?

- У нас взаимное обслуживание. Она моя муза, а я её "музык". И эта музыка разыгрывается довольно давно. Мы живём в одно дыхание и не расстаёмся вот уже десять лет. Прошли через много испытаний - и личных, и политических, и театральных. И я желаю всем хорошим людям испытывать то счастье, которое испытываю я уже много лет. Галя - важный соучастник всех моих преступлений.

- Как вам удалось прожить столько лет с одной женщиной? Для человека вашей профессии - факт достойный удивления.

- А я и не верю, что живу в реальности, ибо в реальности должна преобладать скука. Как писал Тонино Гуэрра, "русская женщина - это метеорит, полный чувств". Галя - прекрасный теа-киновед, журналист, декан русского отделения Лингвистического института в Вермонте, очень живой и необычайный человек, красивая женщина, сгусток славянкой энергии. Если бы не она, меня бы физически могло и не быть на земле. Кстати, скорее всего, Галя будет очень недовольна, что я так долго о ней говорю.

- Ваши дочери Алика и Елена...

- У меня самые лучшие дочери в мире. Сын старшей дочери Елены Леонид, четырнадцати лет от роду, скоро должен зайти ко мне починить телевизор. Он большой специалист по всем видам техники, сейчас определяется в своих многочисленных пристрастиях: литература, поэзия, живопись, кулинария, бизнес. Я, со своей стороны буду счастлив, если он станет талантливым поваром. Потому что это одно из самых надёжных художественных занятий для мужчины. Мама Леонида Леночка работает в Информкино. Младшая дочь, Алика, сыграла в последнее время сразу несколько ролей, и главная из них - роль матери собственного сына Артёма. Я предпочитаю называть его Артамон Николаевич.

- Почему так официально?

- Из уважения. Статный, щекастый, видный мужчина с совершенно пронзительным взглядом, который, конечно же, обещает много побед. Артамон Николаевич справил свою первую годовщину. Он бегает, прыгает и ставит всех на свои места. А мама, Алика, поёт, и мне очень нравится как она это делает.

- Вениамин Борисович, как вы объясните разницу в характере - вашем и младшей дочери? В отличие от вас Алика стремится к публичности, ей импонирует внимание со стороны общества. Вы же, насколько я понимаю, предпочитаете оставаться в тени...

- Во-первых, Алика молода и хороша собой, а народ должен знать своих красавиц. А во-вторых, я живу не по своему расписанию. Я - фаталист. Меня несёт. У меня есть предложения - я двигаюсь. Меня вовсе не смущает публичность. Так что разницы с Аликой в этом плане у нас нет. За исключением того, что я, пожалуй, более пугливый, более опасливый, более консервативный по сюжету своей жизни. Алика - человек рискованный и смелый по части экспериментов над собственной судьбой, что меня часто пугало и настораживало. Я очень боялся за Алику, но всегда гордился ею. Я отношусь к ней как к талантливому коллеге, как к замечательной и сильно недоигравшей актрисе, как к интересной певице (о репертуаре не говорю) и как к человеку, который добился очень многого благодаря персональному таланту и смелости.
Лена же ближе к моему пугливому характеру. Тем и отличается от Алики. Она сразу послушалась, когда я отсоветовал ей идти на сцену. Хотя, наверное, из неё бы вышла замечательная актриса. Она очень музыкальна. Обладает многими достоинствами. И предпочла реализовать их в любви к собственному сыну. У неё много друзей. Она очень общительна. Лена - человек праздника.

- Вениамин Борисович, последние годы вы путешествуете по миру, ставите спектакли, преподаёте, консультируете - вольная птица... Вам не наскучила такая независимость? Не возникает желание вернуться под крыло какого-нибудь режиссeра?

- Как говорят американцы, this is a good question. Начну отвечать со своей любимой роли. Вспомните одну из самых сильных фраз Воланда: "Никогда и ничего не просите. Никогда и ничего. В особенности у тех, кто сильнее вас". Дальше следует сомнительный сарказм: "Сами предложат и сами всё дадут". Однако "никогда и ничего не просите" - это и есть то, что ведёт меня по жизни все последние годы. Я не хочу сидеть сложа руки, не хочу повторять пройденное. Пока Бог даёт мне силы, буду развивать все три своих аппетита - актёрский, режиссёрский и литературный.

- Не отразилась ли на вашей жизни мистическая роль Воланда каким-либо странным образом?

- Бог милостив. Ничего, кроме счастья, я не испытал, поэтому мне грех жаловаться. Я даже записал на диск аудиоверсию "Мастера и Маргариты". В мистической Праге я поставил в мистический период мистической постановки мистическое произведение "Пиковая дама".

- Вы ставите оперы. Довольно необычный выбор для театрального режиссёра!

- Я - не профессиональный "опер". Мне хорошо спится на чужих оперных спектаклях, но я с большим удовольствием ставлю свои.
Альфред Шнитке назвал Театр на Таганке театром новой оперы. Любимов поставил несколько знаменитых оперных спектаклей, что отразилось на нашем здоровье, на наших мозгах и на нашем мировоззрении. Двадцать лет назад я лично сочинил оперу "Али-баба и сорок разбойников". Когда я встречаю Табакова, Юрского или Джигарханяна, мы обязательно перекидываемся какими-то словечками из того спектакля...

- А вы сами не пробовали петь на оперной сцене?

- В шутку я обязательно пою. Чтобы не орать на певца, если тот не понимает, что ему говорят. Я лучше выйду и передразню его. Особенно люблю изображать теноров. Они краснеют, а все рыдают. К тенорам у меня вообще отношение, мягко говоря, наиболее снисходительное. Один из моих Германов в "Пиковой даме" оказался очень трудным. Я хотел его переделать, и мне помогла его жена. Взяв мужа за руку, сказала: "Товарищ Атос, давайте мне свои указания, а уж я на него повлияю".

- Вениамин Борисович, вам не надоело столько лет ходить в Атосах?

- Актeрам свойственно сначала трудиться, а потом, в случае успеха, задирать носы. У меня от природы нос вряд ли склонен к задирательству. Я, скорее, прохожу обратный путь. Когда во времена ранней Таганки нас захваливали, у меня кружилась голова. Я считал все остальные театры вчерашним и позавчерашним днём, полагал, что лучше наших спектаклей и моих ролей ничего нет на свете, и я по заслугам получаю знаки внимания от... Дальше называйте лучших людей тогдашней России - от Сахарова до Смоктуновского.
Но случилось так, что по мере развития сюжета моей жизни головокружение пошло на спад. Спустя двадцать лет я обнаружил, что "Мушкетёров" любят не только школьники, но и люди, которых я бесконечно уважаю и ценю. Раз эта лента в своём жанре, в своей весовой категории играет такую добрую роль в жизни многих предостойнеших личностей, то она кое-чего да стоит, и я с удовольствием продолжаю "ходить в Атосах".

- Вениамин Борисович, режиссёр "Мушкетеров" Георгий Юнгвальд-Хилькевич писал в своей книге, что съёмки фильма частенько сопровождались весёлыми приключениями с литрами водки и бурными романами. Каковы ваши воспоминания о тех днях?

- Мне трудно поддержать эту версию Юры Хилькевича. В постановке фильма его роль значительна, а то, как человек вспоминает, - это уже искушение последней буквы алфавита. Очень часто люди, которые создали что-то очень приличное благодаря соавторству и хорошей компании, по истечении времени присваивают себе все заслуги и успехи команды. Это случается. Особенно в старости. Когда мы сами вспоминаем, деля поровну на всех и радости, и горести, - это одно. А когда начинает вспоминать режиссёр, то тем, что он возвышает себя, он поневоле обижает актёров. Хилькевичу необходимо себя похвалить. А ведь его уже похвалил успех фильма. Ему достаточно было исполнить одну из главных заповедей Библии: быть благодарным. Меня он не обидел. И не мог обидеть, потому что я не участвовал ни в разлитии спиртного, ни в разбитии женских сердец. Не потому, что я такой хороший, просто из-за нехватки времени. Мне ужасно нравилась атмосфера съёмок - не бесшабашная, скорее, творчески-разгильдяйская. Как раз то, что нужно.

- Говорят, Вам не понравилось продолжение "Мушкетёров" - "Двадцать лет спустя" и "Тридцать лет спустя".

- Ещё ни от одного человека я не слышал ничего, кроме уклончивых слов. Почему продолжение не очень получилось? Чудес в кино не бывает. Отсутствовала хорошая подготовка, как в первой ленте. Не было ощущения первой любви, свежести на авторском уровне - и у Хилькевича, и у Розовского, и у Дунаевского.

- Вы смогли бы, как Атос, убить предавшую вас женщину?

- Нет, это невозможно. К тому же я знаю, что Атос её и не убил. Миледи - Рита Терехова - жива, и я очень её люблю, милейшую актрису и замечательную женщину.

- Вениамин Борисович, я слышал, что в своей книге "Театр моей памяти" вы заметно сгладили первоначально острую версию конфликта с Юрием Любимовым. Вы не хотели с ним ссориться?

- По секрету скажу: я никогда не расставался с Театром на Таганке и до сих пор считаю себя его актёром. А во-вторых, никакого конфликта не существовало. Я думаю, здесь подразумевается нечто другое, напоминающее вечную тему отцов и детей. Отцы вызывают раздражение и гнев сыновей, оскорбительно ведут себя по отношению к детям и забывают, что благодарны должны быть не только дети им, но и они детям. Однако речь идёт не просто о семье, а о театре. Может быть, у меня и возникли плохие отношения с Любимовым, если бы я поступал так как мне советовали мои близкие, воспринимающие близко к сердцу определённые досадные вещи в характере вождя, диктатора, отца, учителя, гения и монарха. Но театр - это единственная форма узаконенной абсолютной монархии.
Многие досадуют Любимову, что в его книге невероятно тускло отражены лица великих актёров, без которых не существовало бы Таганки, без которых книгу никто и не стал бы читать. Все ужасно удивляются: "Как же так, Юрий Петрович никого не упоминает? Об этом и об этом есть, а о Зинаиде Славиной, Николае Губенко, Александре Калягине, Леониде Филатове, Аллы Демидовой - ничего".
Ну, во-первых, книга называется "Записки старого трепача", а не "Моя жизнь в искусстве", как у Станиславского. А во-вторых, дело каждого человека, кого благодарить. Может быть, Любимову искренне кажется, что музыку к спектаклям писал не Хмельницкий, не Шостакович, а он сам. Может быть, ему кажется, что знаменитый занавес в "Гамлете" или маятник в "Часе пик" придумал он сам без Боровского. Может быть. Всё это надо повергнуть одной большой усмешке Воланда.

- Вениамин Борисович, у вас на полке стоят два театральных номерка. Они что-то для вас значат?

- Видите ли, Театр на Таганке много раз закрывали. Сейчас об этом смешно говорить, но в один такой момент мы с сыном Булата Окуджавы Антоном (на самом деле Булатом Булатовичем) ходили по театру и пытались заснять на плёнку процесс распада. Здание хотели уничтожить под видом капитального ремонта. Тогда кто-то из билетеров показал мне на валяющиеся на месте сломанного гардероба номерки и программки. Вот я их и подобрал.

- Мне не раз говорили, что актёр Смехов играет по жизни актёра Смехова. Так ли это?

- Надо спросить у психиатра. По себе я этого не знаю. Наоборот, моя театральная школа - школа искренности. В любом случае я никогда не должен наигрывать. Стало быть, играть актёра Смехова и быть самим собой - это одно и то же.

P.S. В заключение Вениамин Борисович захотел подарить мне стихотворную притчу, своего рода философию жизни.

- Это четверостишие родилось из одной строчки Петра Фоменко, которую он, в свою очередь, позаимствовал когда-то у Юрия Визбора. В моём стихотворении есть пара нецензурных слов, которые я спрячу за синонимы. Но смысл, думаю, дойдёт.

Наполним жизнь божественной фигнёй,
Оставим умникам заботы о хозяйстве,
Забудемся в блаженном разгильдяйстве,
Наполним жизнь божественной фигнёй.